lanabasargina@gmail.com
Александр Цыпкин:
«Я — специалист по созданию славы»
«Я — специалист по созданию славы»
Вы, конечно же, знаете Александра Цыпкина. Вы не можете его не знать. Даже если не знаете, то слышали. Если не слышали – то слышали краем уха. Он стал известен примерно год назад благодаря своим рассказам, которые теперь читают вслух Константин Хабенский, Данила Козловский и Николай Фоменко – уж про них-то вы точно слышали. В практически эксклюзивном интервью Александр Цыпкин, который крайне не любит, когда его называют писателем, рассказывает мне о том, как он пришел к успеху, которому позавидует любой писатель. Включая тех, которых вы знаете или о которых слышали.
Одно выступление со сцены приносит больше, чем годовой тираж
— Александр, я смотрела твое интервью на «Маяке», и там ты не хотел называть себя писателем? Почему? Или это просто кокетство с твоей стороны?
— Нет, нет. В этом и правда, и расчет. Странно после одной нанокнижецы называть себе писателем, да и под огонь негодования литературного мира лень выползать. У нас в России писатель – это сакральная позиция. А я отношусь к своей деятельности без святости. Пишу и пишу, бестселлер и бестселлер. Умру — потомки решат. Представляю посмертную конференцию «Цыпкин — что это было?»
— Хорошо. Так как тебя называть?
— Не знаю, как себя назвать, рассказчик, потому что я если и писатель, то какой-то новой формации. Мне нравится писать короткие рассказы, утрамбовывая в них по возможности все, что можно было бы растянуть на большую повесть или даже роман. Пока у меня и таланта на большую книгу нет. У меня на сценарий-то не хватает, толком. Анна Меликян, дурь из меня месяц битой выбивала, пока мы писали к одной новелле сценарий вместе, правда теперь я видел как Джон Малкович читает мой текст, я чуть не лопнул от величия. Скажу пафосно, цивилизация пока не придумала для моей деятельности названия. Кроме этого, не забывай, что я еще и возродил в некоторой степени забытый жанр: чтения автором со сцены. Надеюсь я тебя запутал.
— Ты — шоумен. Ты «кричишь громче других».
— Нет, вот это точно не так. Я как раз дистанцируюсь, насколько возможно, от этого. Да, я хорошо умею себя презентовать, я неплохо читаю свои рассказы, но я бы не называл это шоуменством, скорее беспощадное тщеславие.
— Ты много выступаешь на публике. Это капитализация твоего успеха?
— Да, в том числе. Вообще для выступления на публике есть несколько причин.
Во-первых, это действительно монетизация, потому что за несколько выступлений на сцене, я могу больше получить, чем за свою книжку за год, несмотря на то, что это бестселлер. Я вообще не понимаю как писатели живут.
Во-вторых, это правильная передача содержания книги большому количеству людей. Ладно я, а когда мой рассказ пронзительно прочитал Козловский, его посмотрело 3 миллиона человек, ну у какой книжки есть такой тираж? Кроме того чтения со сцены раскрашивают историю, к примеру у Константина Хабенского мой рассказ «Мышки по норкам» — драма, а у Николая Фоменко — комедия. Я его читаю как-то по своему. Мне кажется, поэтому люди и приходят на наши чтения. В итоге в выигрыше литература.
— Нет, нет. В этом и правда, и расчет. Странно после одной нанокнижецы называть себе писателем, да и под огонь негодования литературного мира лень выползать. У нас в России писатель – это сакральная позиция. А я отношусь к своей деятельности без святости. Пишу и пишу, бестселлер и бестселлер. Умру — потомки решат. Представляю посмертную конференцию «Цыпкин — что это было?»
— Хорошо. Так как тебя называть?
— Не знаю, как себя назвать, рассказчик, потому что я если и писатель, то какой-то новой формации. Мне нравится писать короткие рассказы, утрамбовывая в них по возможности все, что можно было бы растянуть на большую повесть или даже роман. Пока у меня и таланта на большую книгу нет. У меня на сценарий-то не хватает, толком. Анна Меликян, дурь из меня месяц битой выбивала, пока мы писали к одной новелле сценарий вместе, правда теперь я видел как Джон Малкович читает мой текст, я чуть не лопнул от величия. Скажу пафосно, цивилизация пока не придумала для моей деятельности названия. Кроме этого, не забывай, что я еще и возродил в некоторой степени забытый жанр: чтения автором со сцены. Надеюсь я тебя запутал.
— Ты — шоумен. Ты «кричишь громче других».
— Нет, вот это точно не так. Я как раз дистанцируюсь, насколько возможно, от этого. Да, я хорошо умею себя презентовать, я неплохо читаю свои рассказы, но я бы не называл это шоуменством, скорее беспощадное тщеславие.
— Ты много выступаешь на публике. Это капитализация твоего успеха?
— Да, в том числе. Вообще для выступления на публике есть несколько причин.
Во-первых, это действительно монетизация, потому что за несколько выступлений на сцене, я могу больше получить, чем за свою книжку за год, несмотря на то, что это бестселлер. Я вообще не понимаю как писатели живут.
Во-вторых, это правильная передача содержания книги большому количеству людей. Ладно я, а когда мой рассказ пронзительно прочитал Козловский, его посмотрело 3 миллиона человек, ну у какой книжки есть такой тираж? Кроме того чтения со сцены раскрашивают историю, к примеру у Константина Хабенского мой рассказ «Мышки по норкам» — драма, а у Николая Фоменко — комедия. Я его читаю как-то по своему. Мне кажется, поэтому люди и приходят на наши чтения. В итоге в выигрыше литература.
Не надо ничего придумывать. Стучитесь в двери – и вам откроют
— А как у тебя получается привлекать к сотворчеству столь именитых людей?
— Знаешь, самый простой путь – прямой. Я нахожу способ показать рассказ и говорю: «Давайте сделаем что-нибудь вместе». Человек говорит: «Да, давайте». Все. Или не говорит.
— Ну, конечно, это сомнительно. Я думаю, что есть что-то еще.
— Нет, это не сомнительно.
- Да?
— Абсолютно не сомнительно. Ну, допустим, да, у нас были достаточно хорошие приятельские отношения с Данилой, но если бы ему не понравился рассказ, он бы не стал его читать. У нас совместный кинопроект, но это все основано на хорошем контенте.
С Константином Хабенским очень давно общались, и я передал ему рассказы через его агента. Очевидно, что он никогда бы не согласился, если бы рассказы не показались ему в чем-то созвучными. Николаю Фоменко рассказы попали через продюсера «БеспринцЫпных чтений», равно как и предложение выступить с нами вместе в Гоголь-центре. Мы познакомились на сцене уже.Я безмерно благодарен всем актерам меня читавшим, и надеюсь, как только я начну писать ахинею, они меня первыми известят.
— А кем ты вообще мечтал в детстве быть?
— Я никем не мечтал в детстве быть. У меня было такое хорошее детство, что я не мечтал. В первом классе хотел быть водителем автобуса, потому что это было единственное место, где всегда было тепло, и я понимал, что человек всегда сидит. Я ездил в школу очень далеко – 8 остановок, и в транспорте никогда не было свободных мест. Я мучился, что меня все время прижимают, особенно когда я ехал с лыжами или с огромным портфелем.
— Знаешь, самый простой путь – прямой. Я нахожу способ показать рассказ и говорю: «Давайте сделаем что-нибудь вместе». Человек говорит: «Да, давайте». Все. Или не говорит.
— Ну, конечно, это сомнительно. Я думаю, что есть что-то еще.
— Нет, это не сомнительно.
- Да?
— Абсолютно не сомнительно. Ну, допустим, да, у нас были достаточно хорошие приятельские отношения с Данилой, но если бы ему не понравился рассказ, он бы не стал его читать. У нас совместный кинопроект, но это все основано на хорошем контенте.
С Константином Хабенским очень давно общались, и я передал ему рассказы через его агента. Очевидно, что он никогда бы не согласился, если бы рассказы не показались ему в чем-то созвучными. Николаю Фоменко рассказы попали через продюсера «БеспринцЫпных чтений», равно как и предложение выступить с нами вместе в Гоголь-центре. Мы познакомились на сцене уже.Я безмерно благодарен всем актерам меня читавшим, и надеюсь, как только я начну писать ахинею, они меня первыми известят.
— А кем ты вообще мечтал в детстве быть?
— Я никем не мечтал в детстве быть. У меня было такое хорошее детство, что я не мечтал. В первом классе хотел быть водителем автобуса, потому что это было единственное место, где всегда было тепло, и я понимал, что человек всегда сидит. Я ездил в школу очень далеко – 8 остановок, и в транспорте никогда не было свободных мест. Я мучился, что меня все время прижимают, особенно когда я ехал с лыжами или с огромным портфелем.
Реальные ли истории или нет? Какая разница?
— Как назвать литературный стиль, в котором ты пишешь?
— Это к литературоведам вопросы, конечно. Я в свое время назвал лирическо-хулиганские рассказы. Смесь юмора и лирики. В каждом рассказе, есть грустная нотка или жесткий проезд по чему-либо, какая-то пусть и аморальная, но мораль. Трагикомедия, в общем.
— Говоря прямо, почему-то и у меня то же самое определение вертелось на языке, когда я читала твои рассказы.
— Трагикомедия, да. У меня сольные выступления построены таким образом, 80% смешных рассказов и один прямо очень тяжелый и грустный. Потому что человек раскрывает свое восприятие мира через смех. Ему становится легко, весело, хорошо, и вот в этот момент я ему что-то заношу.
— Отлично! А истории реальные или выдуманные?
— Не скажу.
- Почему?
— Не хочу. Просто не хочу. А какое это имеет значение? Мы сегодня находимся на таком витке информационного развития общества, что в принципе реальность не имеет никакого значения, потому что ее нет вообще. У нас есть, допустим, два Я: одно в социальных сетях, другое личное. Первое «Я» знает 100 человек, а второе «Я» 10 тысяч, 20. И какой из этих двух людей будет реальным? Какая разница, реальный рассказ или нет, если он вызывает переживания и эмоции? Кому станет легче от того, что они узнают?
Я могу только сказать, что те рассказы, которые кажутся самыми нереальными по опросам общественного мнения, – реальны. Это очень смешно, но это реально было. А те, которые кажутся, что вот эти герои существуют, мы их даже знаем – вот они придуманы полностью из головы.
— Но если придумывать из головы – нет ли риска, что герои будут друг на друга похожи? Одинаково говорить, например?
— Очень возможно, что мое слабое место, но я с этим борюсь. В целом да, у меня абсолютно эгоистическая и самолюбованческая литература. Я так или иначе демонстрирую свое видение мира. Эти все герои живут внутри меня, несмотря на то, что они разные. У них, конечно, часто есть общее, потому, что пока я пишу про разного себя. Это такая типичная писательская шизофрения.
Хотя бывают и исключения. Прочти «Племяш-наш», там четыре героя, четыре стилистики языка. Или сравни речь бабушки из «Томатного сока» и сутенера из «Мышки по норкам». И потом я не Толкиен каждому свой язык придумывать /смеется/
— Это к литературоведам вопросы, конечно. Я в свое время назвал лирическо-хулиганские рассказы. Смесь юмора и лирики. В каждом рассказе, есть грустная нотка или жесткий проезд по чему-либо, какая-то пусть и аморальная, но мораль. Трагикомедия, в общем.
— Говоря прямо, почему-то и у меня то же самое определение вертелось на языке, когда я читала твои рассказы.
— Трагикомедия, да. У меня сольные выступления построены таким образом, 80% смешных рассказов и один прямо очень тяжелый и грустный. Потому что человек раскрывает свое восприятие мира через смех. Ему становится легко, весело, хорошо, и вот в этот момент я ему что-то заношу.
— Отлично! А истории реальные или выдуманные?
— Не скажу.
- Почему?
— Не хочу. Просто не хочу. А какое это имеет значение? Мы сегодня находимся на таком витке информационного развития общества, что в принципе реальность не имеет никакого значения, потому что ее нет вообще. У нас есть, допустим, два Я: одно в социальных сетях, другое личное. Первое «Я» знает 100 человек, а второе «Я» 10 тысяч, 20. И какой из этих двух людей будет реальным? Какая разница, реальный рассказ или нет, если он вызывает переживания и эмоции? Кому станет легче от того, что они узнают?
Я могу только сказать, что те рассказы, которые кажутся самыми нереальными по опросам общественного мнения, – реальны. Это очень смешно, но это реально было. А те, которые кажутся, что вот эти герои существуют, мы их даже знаем – вот они придуманы полностью из головы.
— Но если придумывать из головы – нет ли риска, что герои будут друг на друга похожи? Одинаково говорить, например?
— Очень возможно, что мое слабое место, но я с этим борюсь. В целом да, у меня абсолютно эгоистическая и самолюбованческая литература. Я так или иначе демонстрирую свое видение мира. Эти все герои живут внутри меня, несмотря на то, что они разные. У них, конечно, часто есть общее, потому, что пока я пишу про разного себя. Это такая типичная писательская шизофрения.
Хотя бывают и исключения. Прочти «Племяш-наш», там четыре героя, четыре стилистики языка. Или сравни речь бабушки из «Томатного сока» и сутенера из «Мышки по норкам». И потом я не Толкиен каждому свой язык придумывать /смеется/
— Твои рассказы легко читаются, но к ним не возвращаешься.
— Повзрослеешь, помудреешь и – вернешься. Я буду ждать.
— Ты не волнуешься, что через несколько лет, скажем так, спросят: «А кто такой вообще Александр Цыпкин?»
— Мне вообще все равно. До сорока лет дожил обычным человеком и ничего.
— То есть ты не гонишься за славой?
— Если я захочу, я ее вновь создам, это абсолютно управляемый процесс. Если я ее создал за год из ничего, то я точно знаю, как ее создать на всю жизнь на имеющейся базе. Я же специалист по созданию славы. Вопрос, что с ней делать. Вообще слава (если она не приносит денег) очень ненужная субстанция, отравляющая нормальную жизнь.
— Повзрослеешь, помудреешь и – вернешься. Я буду ждать.
— Ты не волнуешься, что через несколько лет, скажем так, спросят: «А кто такой вообще Александр Цыпкин?»
— Мне вообще все равно. До сорока лет дожил обычным человеком и ничего.
— То есть ты не гонишься за славой?
— Если я захочу, я ее вновь создам, это абсолютно управляемый процесс. Если я ее создал за год из ничего, то я точно знаю, как ее создать на всю жизнь на имеющейся базе. Я же специалист по созданию славы. Вопрос, что с ней делать. Вообще слава (если она не приносит денег) очень ненужная субстанция, отравляющая нормальную жизнь.
Писать книги? Мне это не так интересно
— Артур Конан Дойль в какой-то момент был опечален тем, что мир воспринимал его только как создателя Шерлока Холмса. Нет опасений, что ты станешь «тем самым Цыпкиным, который писал забавные рассказы про отношения», а какие-то более значительные дела (не обязательно в литературе) отойдут во внимании публики на второй план?
— Ну, в связи с тем, что мне присылали уже такие отзывы, что некоторым людям мои рассказы помогали в реанимации, то нет, не считаю. К тому же мне нравится этот образ, я не хочу быть серьезным писателем. В России их хватает и без меня. Я в принципе за блокбастеры, я не за арт-хаус. Если будет получаться продолжу их писать, не смогу — ну и ладно. Начну пить.
У меня большие планы перейти в кино и театр. Мне книги без воплощения в кино и театре вообще, честно говоря, не очень интересно писать. Занимательно писать пьесы, сценарии, превращать все в картинки… а потом вообще, может, займусь продюсированием музыки, а точнее балета на музыку моей любимой группы, это и правда моя мечта, равно как и диджейство в маленьком ночном клубе. Я к своей творческой деятельности не очень серьезно отношусь пока, для меня все это не менее странно, чем для всех остальных, но стараюсь выдерживать максимально доступный мне уровень качества, как и в основной своей работе. Я, как вы понимаете, не собирался становиться писателем, но просто, раз это пошло, надо не лажать. Ну, надоест, испишусь, перестану заниматься.
— Скажи, а популярность твоих рассказов – это в большей степени пиар или они все-таки несут какую-то художественную ценность?
— Ты, я смотрю, отчаянно пытаешься меня уколоть. Конечно, это чистый пиар и никакой художественной ценности, ты выполнила миссию?
— Нет, потому что миссия состояла не в том, чтобы уколоть, а в том, чтобы дать читателям, среди которых большинство писатели, понимание того, насколько важен пиар в продвижении даже хороших рассказов. Ты не поверишь, как много людей, создавших действительно стоящие вещи, уверены в том, что их произведения, что называется, «сами себя продадут». Так и..?
— Хорошая миссия. Если серьезно, то думаю процентов 70% и правда неожиданного успеха это мой грамотный пиар, маркетинг и добрая воля серьезных имен, поддержавших меня особенно на первом этапе. Плюс разумеется главное — блестящая работа продюсера моего. Однако радует, что мне не пришлось ни разу писать что-то против души. Я все-таки зарабатываю на обычной работе неплохо и обладаю уникальной возможностью все и всех послать к чертям, если что. Но пахать надо. Я помню приходил в книжные магазины по их приглашениям и читал рассказы для двух зрителей. Ужас если честно, но ничего, в процессе приходило еще три и уже не так стремно. Сегодня доля пиар и маркетинга в любом успешном проекте больше, чем само содержание. Сколько прекрасных фильмов вообще никто не увидел….
— Ну, в связи с тем, что мне присылали уже такие отзывы, что некоторым людям мои рассказы помогали в реанимации, то нет, не считаю. К тому же мне нравится этот образ, я не хочу быть серьезным писателем. В России их хватает и без меня. Я в принципе за блокбастеры, я не за арт-хаус. Если будет получаться продолжу их писать, не смогу — ну и ладно. Начну пить.
У меня большие планы перейти в кино и театр. Мне книги без воплощения в кино и театре вообще, честно говоря, не очень интересно писать. Занимательно писать пьесы, сценарии, превращать все в картинки… а потом вообще, может, займусь продюсированием музыки, а точнее балета на музыку моей любимой группы, это и правда моя мечта, равно как и диджейство в маленьком ночном клубе. Я к своей творческой деятельности не очень серьезно отношусь пока, для меня все это не менее странно, чем для всех остальных, но стараюсь выдерживать максимально доступный мне уровень качества, как и в основной своей работе. Я, как вы понимаете, не собирался становиться писателем, но просто, раз это пошло, надо не лажать. Ну, надоест, испишусь, перестану заниматься.
— Скажи, а популярность твоих рассказов – это в большей степени пиар или они все-таки несут какую-то художественную ценность?
— Ты, я смотрю, отчаянно пытаешься меня уколоть. Конечно, это чистый пиар и никакой художественной ценности, ты выполнила миссию?
— Нет, потому что миссия состояла не в том, чтобы уколоть, а в том, чтобы дать читателям, среди которых большинство писатели, понимание того, насколько важен пиар в продвижении даже хороших рассказов. Ты не поверишь, как много людей, создавших действительно стоящие вещи, уверены в том, что их произведения, что называется, «сами себя продадут». Так и..?
— Хорошая миссия. Если серьезно, то думаю процентов 70% и правда неожиданного успеха это мой грамотный пиар, маркетинг и добрая воля серьезных имен, поддержавших меня особенно на первом этапе. Плюс разумеется главное — блестящая работа продюсера моего. Однако радует, что мне не пришлось ни разу писать что-то против души. Я все-таки зарабатываю на обычной работе неплохо и обладаю уникальной возможностью все и всех послать к чертям, если что. Но пахать надо. Я помню приходил в книжные магазины по их приглашениям и читал рассказы для двух зрителей. Ужас если честно, но ничего, в процессе приходило еще три и уже не так стремно. Сегодня доля пиар и маркетинга в любом успешном проекте больше, чем само содержание. Сколько прекрасных фильмов вообще никто не увидел….
— Современная читающая публика, она сейчас менее требовательна или наоборот более взыскательна?
— Она разная как и всегда, но к ней сложнее пробиться. Но обязательно найдешь своего читателя.
— Кто твой читатель?
— Любой человек с чувством юмора, а точнее сарказма и добро-циничным сердцем. В целом я пишу для внутренне счастливых людей.
— Ты попал просто в тренд или это дело случая? Или ты сам создал этот тренд?
-Сам.
- Как ты видишь, какой следующий тренд будет?
— Не скажу. Просто не хочу говорить, потому что это мое ноу-хау. Я жадный же, а ты украдешь мою прелесть.
- Окей. А если мы говорим о писателе как о таком «властителе дум», может ли вот современный писатель повлиять и изменить мир?
-Может, может. Если он донесет думу до миллионов, а сегодня это сложно. Изменить мир может скорее сценарист, режиссер. Писатель в сравнении с ним практически нет. Тираж хорошего произведения в России сейчас 50 тысяч, ну, 100 тысяч, хорошо, 200 тысяч. Это хорошие большие тиражи. Средний блогер имеет такой же охват. Поэтому, конечно, будущее за другими средствами передачи информации.
Писатель сегодня одновременно должен быть и драматургом, и сценаристом. Я, допустим, свой рассказ использую 120 раз: как пост в фейсбуке, как статью в журнале, как часть сценария, как часть пьесы, как рассказ сам по себе, как часть книги и, вполне возможно, в будущем как часть романа. Ты должен использовать все каналы, тогда ты сможешь что-то поменять. Что уж говорить, влияние на мир фильма «Интерстеллар» и его мыслей относительно отцов и детей несоизмеримо с влиянием любой книжки сегодня.
Мир ушел в кино, в сериалы. Вот где сейчас великие писатели. Ну назови мне имя писателя, которое было бы сейчас у всех на устах. Задумаешься. Вот еще в чем дело. Любой человек сейчас имеет доступ к огромной аудитории. Больше нет власти критиков, цензоров, редакторов, издательств. Ты написал рассказ утром, а вечером его прочитал миллион человек, если этот рассказ хороший. Да, и тебе никто больше не нужен. Людей таких много, поэтому все творчество рассыпалось на огромное количество постов.
Часть литературы ушла в фейсбук, потому что человек пишет каждый день пост, и вот по этим постам нас будут изучать через 100 лет. Так что насчет властителя дум не знаю. Сегодня им может быть известный певец или вообще звезда инстаграма, которая две фразы сложит, а их прочтут миллионы людей.
— Так как ты меняешь мир своим творчеством?
-У меня не было задачи менять мир своим творчеством. Если я поменяю мнение хотя бы нескольких людей, я уже буду доволен. Мои рассказы как это ни странно звучит при всей их аморальности, про любовь, про настоящую, они добрые, они борются с ханжеством, заставляют переживать о казалось бы банальных, но предельно жизненных вопросах. Также они показывают миру Россию несколько другую. Я сейчас понтонусь, я бы сказал словами советника одного из президентов Франции, что хороший способ узнать Россию –прочесть мою книжку. Она разрешает людям взглянуть на себя по-другому, заставляет их смеяться и быть счастливыми – это уж точно.
— Как ты относишься к критике?
Я не читаю никаких критических отзывов про себя. В уютном фб, где только мои друзья я купаюсь в доброжелательной лести. Не надо на это время тратить. Если книжка продается и в театр приходят люди, значит не все так плохо.
— Она разная как и всегда, но к ней сложнее пробиться. Но обязательно найдешь своего читателя.
— Кто твой читатель?
— Любой человек с чувством юмора, а точнее сарказма и добро-циничным сердцем. В целом я пишу для внутренне счастливых людей.
— Ты попал просто в тренд или это дело случая? Или ты сам создал этот тренд?
-Сам.
- Как ты видишь, какой следующий тренд будет?
— Не скажу. Просто не хочу говорить, потому что это мое ноу-хау. Я жадный же, а ты украдешь мою прелесть.
- Окей. А если мы говорим о писателе как о таком «властителе дум», может ли вот современный писатель повлиять и изменить мир?
-Может, может. Если он донесет думу до миллионов, а сегодня это сложно. Изменить мир может скорее сценарист, режиссер. Писатель в сравнении с ним практически нет. Тираж хорошего произведения в России сейчас 50 тысяч, ну, 100 тысяч, хорошо, 200 тысяч. Это хорошие большие тиражи. Средний блогер имеет такой же охват. Поэтому, конечно, будущее за другими средствами передачи информации.
Писатель сегодня одновременно должен быть и драматургом, и сценаристом. Я, допустим, свой рассказ использую 120 раз: как пост в фейсбуке, как статью в журнале, как часть сценария, как часть пьесы, как рассказ сам по себе, как часть книги и, вполне возможно, в будущем как часть романа. Ты должен использовать все каналы, тогда ты сможешь что-то поменять. Что уж говорить, влияние на мир фильма «Интерстеллар» и его мыслей относительно отцов и детей несоизмеримо с влиянием любой книжки сегодня.
Мир ушел в кино, в сериалы. Вот где сейчас великие писатели. Ну назови мне имя писателя, которое было бы сейчас у всех на устах. Задумаешься. Вот еще в чем дело. Любой человек сейчас имеет доступ к огромной аудитории. Больше нет власти критиков, цензоров, редакторов, издательств. Ты написал рассказ утром, а вечером его прочитал миллион человек, если этот рассказ хороший. Да, и тебе никто больше не нужен. Людей таких много, поэтому все творчество рассыпалось на огромное количество постов.
Часть литературы ушла в фейсбук, потому что человек пишет каждый день пост, и вот по этим постам нас будут изучать через 100 лет. Так что насчет властителя дум не знаю. Сегодня им может быть известный певец или вообще звезда инстаграма, которая две фразы сложит, а их прочтут миллионы людей.
— Так как ты меняешь мир своим творчеством?
-У меня не было задачи менять мир своим творчеством. Если я поменяю мнение хотя бы нескольких людей, я уже буду доволен. Мои рассказы как это ни странно звучит при всей их аморальности, про любовь, про настоящую, они добрые, они борются с ханжеством, заставляют переживать о казалось бы банальных, но предельно жизненных вопросах. Также они показывают миру Россию несколько другую. Я сейчас понтонусь, я бы сказал словами советника одного из президентов Франции, что хороший способ узнать Россию –прочесть мою книжку. Она разрешает людям взглянуть на себя по-другому, заставляет их смеяться и быть счастливыми – это уж точно.
— Как ты относишься к критике?
Я не читаю никаких критических отзывов про себя. В уютном фб, где только мои друзья я купаюсь в доброжелательной лести. Не надо на это время тратить. Если книжка продается и в театр приходят люди, значит не все так плохо.
Первоисточник на Snob.ru